— Не может быть, чтобы это был он. Он крепко спит. Создатель! Какой сон!

Он опять улегся, приложил бутылку ко рту и стал из нее пить, о чем я догадался по звуку переливающейся жидкости. Затем все опять успокоилось.

Наконец-то, я узнал истину. Кровь закипела во мне при мысли, что он убил моего отца.

— Не убить ли мне его самого, сейчас, пока он спит? — подумал я. — Нет этого я не сделаю. Я обвиню его в убийстве, когда он проснется, и тогда уже уничтожу его! Но это будет подло! ? Он слеп и беспомощен!

Я начал успокаиваться, вспомнив слова Библии, где было сказано, что мы должны платить за зло добром. Вспомнил, что когда достиг до этого места с Джаксоном, то спросил его, почему нам велено так поступать, и он объяснил мне. Когда же мы прочли: «Мне отмщение и Аз воздам», он сказал, что наказание будет после, и что мы не должны следовать еврейскому закону: око за око, зуб за зуб. Эту часть Библии он объяснил мне очень хорошо и этим спас меня от убийства в эту ночь. Но я все же был очень взволнован. Я чувствовал, что не в состоянии буду относиться к нему по-прежнему, и думал без конца, до тех пор, пока не заснул, как убитый. Незадолго до рассвета я проснулся, мне послышался слабый крик; я прислушался, но все было спокойно, и я опять заснул. Было уже совсем светло, когда я встал. Я посмотрел в сторону, где лежал Джаксон, но его не было — постель была пуста. Я очень удивился и, вспомнив крик, который слышал ночью, бросился вон из хижины. Я осмотрелся кругом, но моего товарища нигде не было видно. Тогда я подошел к краю плоского утеса, на котором стояла хижина. Подумав, что он, вероятно, спьяна упал в пропасть, я заглянул вниз, но ничего не увидел.

— Он, должно быть, пошел за водой! — решил я и бросился к углу утеса, где пропасть была еще гораздо глубже. Тогда я, наконец, увидел его.

Джаксон лежал на дне пропасти без движения и без признаков жизни. Итак, я не ошибся. Я сел ошеломленный. Еще так недавно я обдумывал, как убить его, и вот он лежит передо мной мертвый, без всякого моего в том участия.

— Мне отмщение и Аз воздам! — вырвалось из моих уст. Я долго сидел в раздумье, но вдруг мне пришло в голову, что он может быть еще не умер.

Я сбежал вниз по утесу и, карабкаясь по скалам, едва переводя дыхание, добежал до того места, где лежал Джаксон.

Он громко стонал.

Я стал перед ним на колени.

— Джаксон! — сказал я. — Вы очень ушиблись?

Все мои дурные чувства к нему испарились, когда я увидел его в таком положении. Губы его шевелились, но он не мог произнести ни слова! Наконец, старик с трудом прошептал: «Воды!»

Я бросился к хижине и принес полный ковш воды, налив туда немного рому. Джаксон проглотил несколько капель и как будто бы начал оживать. Он представлял из себя страшное зрелище. Кровь текла из раны на голове и заливала ему лицо и бороду. Я не знал, каким образом перенести его в хижину. Нести несчастного по неровным скалам, по которым я лез, чтобы добраться до него, было почти немыслимо, другая же дорога была еще длиннее и не менее трудна. Понемногу он приходил в себя. Я дал ему еще воды. Страшно было смотреть на старика, его потухшие зрачки, бескровные губы, лицо и бороду, покрытые запекшеюся кровью, — все это было ужасно.

— Можете вы добраться до хижины, если я помогу вам? — спросил я его.

— Я никогда не доберусь до нее! — с трудом проговорил он. — Дай мне умереть здесь!

— Но ваша рана не очень глубока!

— Я ее не чувствую! — ответил он, еле выговаривая каждое слово. — Но мой бок, у меня внутреннее кровоизлияние, и я весь разбился!

Я взглянул на его бок и увидел, что весь он почернел и опух. Я дал ему еще воды; больной жадно выпил ее, и я побежал к хижине, чтобы принести еще. Когда, наполнив две бутылки и прибавив туда опять немного рому, я вернулся к Джаксону, то он казался несколько в лучшем состоянии, и у меня мелькнула надежда, что еще, может быть, есть надежда на выздоровление. Я сказал ему это, чтобы подбодрить его.

— Нет, нет, — ответил несчастный, — мне осталось жить лишь несколько часов, я это чувствую. Дай мне умереть здесь, и умереть спокойно.

Затем Джаксон впал в почти бессознательное состояние.

Я сидел рядом с ним и ждал, пока он не придет в себя.

Так мне пришлось просидеть более часа в страшном смущении, до такой степени все происшедшее за столь короткий промежуток времени сильно взволновало меня.

ГЛАВА XII

Джаксон умирал, и я думал о том, как бы добиться от него правды. Я боялся, что он умрет, не рассказав мне ничего, кроме подслушанного мною во время его бреда. С большим нетерпением прождал я еще час, но, наконец, не вытерпел и, наклонившись к нему, спросил, как он себя чувствует. Старик тотчас же ответил:

— Мне лучше, внутреннее кровоизлияние, кажется, прекратилось, но все-таки я жить не могу. Бок у меня проломлен, и ни одного ребра не осталось целым. Спинной хребет также сломан — я не могу двинуть ногами и не чувствую их. Я могу прожить еще несколько часов и благодарю Бога за это, — хотя этого и слишком мало для искупления всей моей жизни. Но с помощью Божией все возможно!

— В таком случае, — сказал я, — скажите мне всю правду относительно смерти моего отца и всех остальных. Я, впрочем, уже знаю, что вы убили моего отца. Вы сами это сказали вчера ночью, во сне!

Помолчав немного, Джаксон заговорил:

— Я рад, что ты знаешь это! Я скажу тебе все: признание есть знак раскаяния. Ты, конечно, должен меня ненавидеть и будешь ненавидеть мою память, но взгляни на меня, Франк, и сознайся откровенно, что меня можно скорее жалеть, чем ненавидеть. «Мне отмщение и Аз воздам», — сказал Господь. — Посмотри на меня — я здесь, отрезанный от мира, который я так любил, слепой и искалеченный. Вскоре я должен предстать пред лицом карающего Бога и получить вечное осуждение за мои грехи. Разве я не достоин сострадания? Я не мог не согласиться с ним.

— Я рассказал тебе всю правду до той минуты, когда твои родители появились на нашем корабле, и когда началась та страшная буря, которая нас погубила. Дай мне выпить воды! Корабль наш кидало во все стороны, и волны беспрерывно перекатывались через борт. Люки были закрыты, и жара была страшная. Когда я не стоял на вахте, то сходил вниз и искал удобного места, где бы завалиться спать. Перед каютной переборкой, на стороне штирборта, капитан устроил род камеры, где сохранялись запасные паруса. Этот уголок я и выбрал себе для спанья. Каюта же твоих родителей находилась по другую сторону перегородки. Вследствие сильной качки, в досках образовались щели, так что я мог видеть почти все, что делалось в каюте, и слышать каждое слово. Я убедился в этом в первую же ночь, когда свет проник через щели в досках и осветил ту темноту, в которой я находился. Как-то раз я был на вахте от шести до восьми и рано лег спать. Часов в девять отец твой вошел в каюту. Мать твоя уже лежала в постели, и когда он начал раздеваться, она спросила:

— Тебя очень беспокоит этот пояс, милый друг?

— Нет! Я к нему привык. Я не сниму его, пока погода не изменится. Кто может знать, что случится?!

— Ты думаешь мы в опасности?

— Едва ли, но буря все же очень сильна, а судно старое и не крепкое. Дня через два погода может измениться к лучшему, но, во всяком случае, раз дело идет о значительных ценностях, которые мне не принадлежат, надо принять все меры предосторожности!

— Конечно! Как бы я желала скорее добраться до дома и вручить моему отцу его бриллианты. Но все в руках Божьих!

Я заглянул в одну из щелей и увидел, что твой отец снимает с себя пояс из мягкой кожи, простеганной вдоль и поперек маленькими квадратиками. Очевидно, в каждом из них зашит был бриллиант. Затем он погасил свечку, и разговор прекратился, но я слышал достаточно. Итак, отец твой носил на себе большие сокровища, целое состояние. Если бы оно попало в мои руки, то дало бы мне возможность выбраться из настоящего моего положения, вернуться в Англию и выйти в люди. Таким образом, к чувствам ненависти, которые уже и так возбуждал во мне твой отец, прибавилось еще чувство алчности — страсть, не менее сильная и побуждающая ко всем дурным поступкам. Но я должен теперь остановиться.